Читать книгу - "Гарпун для Акулы [= Живой щит ] - Сергей Зверев"

Жизнь — это яростная, непрекращающаяся борьба. И победа в этой борьбе не имеет ничего общего со справедливостью.

Дж. Оруэлл. «Каталонский дневник»

Трелевочная машина, подпрыгивая на ухабах, медленно, но верно приближалась к районному центру Верхотурье, где находилась ближайшая от зоны железнодорожная станция.

Словоохотливый шофер делился с Новиковым планами:

— Подамся в роту охраны. Новый набор начинается.

Твердый оклад плюс форма. Детскую колонию закрыли, взрослую расширяют… — Он достал из бардачка сложенную вчетверо районную газету «Новая жизнь». — Смотри, что пишут…

— Дай я сам. — Виктор перехватил газету. — Лучше за дорогой следи. Вылетим в кювет с такой ездой.

Машина выписывала немыслимые кренделя.

— Да я ее как пять пальцев знаю! — уверенно сказал шофер, но газету отдал. В этих местах с зеками старались лишний раз не связываться.

Статья была написана по всем правилам рекламы: «Спешите, ну кто еще сегодня даст вам возможность стать самостоятельными и независимыми людьми в этом царящем вокруг хаосе».

Новиков смял газету.

— Фуфло! — коротко бросил он.

— А куда еще податься-то? — возразил водитель. — На девять тысяч жителей — тысяча безработных. Жена в детском саду воспитательницей, так ей зарплату три месяца не платят! Хорошо, огородик свой есть, иначе ноги давно протянули бы. А тут хоть что-то…

Райцентр был грязен и непригляден, как любой заштатный городок русской провинции. Все его величие богатого перевалочного пункта на пути из Сибири в центральные российские губернии осталось где-то далеко в прошлом.

Машина свернула у Крестовоздвиженского собора, построенного на купеческие деньги. Уральские толстосумы хотели утереть нос самому Санкт-Петербургу и поэтому не жалели своих миллионов. Возвели собор почти как Исаакиевский, огромный и величественный. Большевики же переоборудовали храм в колонию для несовершеннолетних.

— К станции топай прямо по этой улице! — бросил шофер на прощание.

Убогое здание железнодорожного вокзала окружали лужи, сравнимые по размерам с небольшими озерами. Вода, подернутая маслянистой пленкой, переливалась всеми цветами радуги.

Людей было немного: две-три старушки в платочках, молодая пара, попеременно укачивающая плачущего в коляске младенца, несколько мрачного вида мужиков с вонючими цигарками.

Окошко кассы прикрывала фанерная дощечка. Новиков постучал. Фанерка отодвинулась, и пространство окна заполнила пухлая физиономия.

— Чего ломишься? — недовольно пробурчала она.

Виктор видел лишь двойной подбородок, карминно-красные губы, маленький носик, затерявшийся среди объемистых щек. Он пригнулся, чтобы получше рассмотреть кассиршу.

— Куда хайло суешь? — послышалось из-за амбразуры. — А, товарищ отсидевший! Давно красивых баб не видел? Полюбуйся! — обратилась она к кому-то, кто поддержал ее тявкающим хохотом.

— До Нижнего Тагила билет сколько стоит? — спросил Новиков.

— Домой собрался? — вопросом на вопрос ответила толстуха.

Было в ней что-то неприятное. Раскормленное лицо, похотливо поблескивающие глазки, массивные золотые серьги, оттягивающие мочки ушей, ряд мелких оскаленных зубов.

— Ответьте, пожалуйста: сколько стоит билет? — предельно вежливо повторил пьянеющий от долгожданной свободы, отмотавший немалый срок зек.

— Обедаю! Читать на зоне разучился? — окрысилась кассирша.

Дощечка вернулась на прежнее место.

— К тебе по-человечески обращаются! — из-за перегородки взывал Виктор. — Уехать мне надо, подруга!

— Всем вам, сволочам, побыстрее смотаться хочется, — донеслось из-за фанерной брони. — Что, не нравится у нас?

Кассирша принадлежала к породе вдохновенных самок.

Вышедший на свободу зек был подходящим объектом для демонстрации этого таланта перед подругой.

— Отойди от окошка, урка! — трещала толстуха. — Лезет внаглую, поесть спокойно не дает! Видишь, Надюша, как тут работать?!

— Кошмар, Инночка, — поддакнула невидимая подруга. — Я, будь моя воля, вообще их из лагерей не выпускала бы. Мало нечисти пересажали. Сталина на них нет!

Женский галдеж сменился шепотом. Иногда фанерка отодвигалась, и две пары глаз пытливо изучали мужчину.